Мой отец жил именно в том, что считалось деревней (хутор на самом деле, дворов 7), а местечко ближайшее — Клецк (ныне город, даже райцентр) было отдельно — километрах в пяти.

Расклад был такой:

Деревня называлась Быховщина. Разделялась на Малую Быховшину и Большую Быховщину. Плюс, хутор. Названия официально не было, а так все звали по имени мужика, у которого был большой сад — Романов хутор. На современной карте он не показан, поскольку его больше нет (кто умер, кто уехал). Находился ниже по течению р. Лань примерно в 1.5-2 км от Б. Быховшины.

Современая карта выглядит так: http://maps.yandex.ru/-/CVb3zR5h

В деревнях (Большой и Малой Быховшинах) и на хуторах жили почти только белорусы. Ну плюс в Большой Быховшине было две семьи польских осадников, корчма (держал еврей) и “крама” (магазин) — тоже держал еврей. В малой Быховшине была крама (еврей), но только на вынос и керосиновая лавка (держал татарин)

А вот уж в Клецке при поляках с торговлейбыло просто отлично, если б не цены. Или, по крайней мере, моему отцу так казалось. В центре города была так называемая Ротонда (не сохранилась) — ну, типа, круглый центральный зал со стеклянным потолком для света — электричества-то не было — а от него расходились по радиусам торговые ряды: со стороны покупателей они были открытые, только навес. Сзади был, как я понимал, склад, а на втором этаже жил сам хозяин.

Самые престижные и дорогие магазины были внутри ротонды — ну, чтоб зимой не мерзнуть, а летом солнце товар не портило. И плюс от воров спокойнее. Ноной сторож-то был внутри. Да, с берданкой. А снаружи только поветовая стража, а ее дозовешься. В ротонде магазины были в 2 яруса. Там была и вообще экзотика (мороженное, конфеты, аптека, моды) Почему-то был большой магазин наглядных пособий для школы. С непременным скелетом, лягушками в спирту итд. И вот это был один из двух на всю ротонду (другой был вино-водочный) с крыльями магазин, который держали поляки. Все остальные были еврейские. Всего магазинов и лавочек было штук, по словам отца 50 но, может, ему по малолетству так казалось.

Перед Ротондой была, ясен болт, рыночная площадь. Не могу сказать, как окупались магазины (может, за счет поляков), но не польское и не еврейское население местечка (это были в основном рабочие торфоразработок, лесопилок и железнодорожники) отоваривались строго на рынке.

Да, белорусов или, скажем, русских или украинцев (а довольно много несколько семей осело после Гражданской войны и в городе, и в по деревням) среди торговцев, по словам отца не было ни одного.

Плюс, в Клецке было и волостное правление (“павятовая управа”)– и все чиновники, вплоть до писарей, были поляки. Амбулатория — врач был еврей, но из Польши, с местными он как-то не знался и даже больше тусовался поляком, владельцем одной из лесопилок (вторая была еврейская), поляком же, владельцем торфоразработок, и польскими учителями и учительницами. Школа, естественно, была польская, но по тем временам для такого города считалась построенной “на вырост” — т.е., неполной средней — до 7 класса. Окончание давало право поступать в гимназию, учительское, железнодорожное или торговое училище в Барановичах. Язык преподавания до 1939 был польский, потом, с приходом Советов ВНЕЗАПНО стал белорусский. Немцы, когда пришли, себе вели, даже можно сказать прилино. Даже если что-то брали (курей, яйца), то расплачивались — правда, вроде не настоящими деньгами, а специальными расписками, подлежащими обмену на деньги после установления гражданскох администрации. Но отец не помнит, чтобы чточто меняли. Так и спалили в печке, как стали красные опать приближаться, ор греха подальше — а то, мол, скажут, снабжал оккупационную армию, становисть к стенке.

Года где-то до немцы во бнутреннуе деревенские дела вроде как и не вмешивались. По крайней мере, ничего, кроме одного эпизода в самом начале, мой отец не заметил.

А именно, где-то в сентябре 1941 г сказали всем мальшикам построиться вдоль деревни и спустить штаны. Ну, ясно, для чего.

И в школе до 1943 белорусский так и оставился языком обучения, хотя, к примеру, поскольку польские учителя один за другим “исчезали”, то все больше и больше преподавалось на смешанном русско-немецком. Или, скорее, учитель говорил по-немецки, а отвечали ему по-белорусски или как кто мог. А вот потом, когда начались репресии, ввели немецкий полностью, отвечать по-белорусски запретили и обязательно стали записывать в какие-то отряды: не то самообороны, не то “юный полицай” (тогда немцы, кстати, вообще озверели после убийства гауляйтера Кубе)

Мой отец, как ему выдали форму и деревянную винтовку, тут же сбежал от греха подальше — прятался год у тетки в Несвиже и, как оказалось, правильно сделал, поскольку всех этих самооборонцев, кто достиг 16 лет, повесили в августе 1944 г с грузовиков на липах в городском саду.

Но были не только расправы. Когда опять пришли советы, они, во-первых, добавили школу до 10-го класса (в предвидении, что много демобилизованных, у кого “враги сожгли родную хату” осядет в городе) — а народу в БССР после Холокоста и других аналогичных мероприятий не хватало катастрофически, особенно на стройках. А, во-вторых, языком преподавания стал русский, что в 1946-м дало моему отцу возможность поступить в Белорусский Политехнический.

Продолжение, возможно, последует.