 Вряд ли можно найти два более похожих языка, чем русский и белорусский. Тем не менее, перевод поэзии — там где не удается подобрать более или менее совпадающий по размеру (стихотворному) подстрочник — неожиданно проливает свет не только на переводчика, но и на эпоху, в которую он творил… Анчар — одно из сильнейших стихотворений Пушкина, выражающее протест против безграничной власти человека над человеком. Оно было написано в 1828 году, в период когда, как бы сказали теперь, “Николай I окончательно перечеркнул надежды на демократизацию российского общества”. Впрочем, оставим иронию — время было действительно беспросветное… Не будем отвлекаться на анализ самого стихотворения. Что именно хотел сказать Пушкин, на мой взгляд вполне понятно любому кто знаком с эпохой (и с Пушкиным — шутка). А если интересуют подробности — то можно почитать, например, здесь.На белорусский язык это стихотворение перевел известный и заслуженный белорусвский поэт (Народный поэт Белоруссии, Герой Социалистического Труда, Академик, Лауреат “и прочая, прочая, прочая…”) Максим Танк (Евгений Иванович Скурко, 1912-1995). Как поэт он начал формироваться еще в сталинское время (член КПСС с 1936 г.), но “достиг творческого расцвета” во времена “застоя”. Интересно проследить, как советская эпоха (причем, скорее всего, против желания Евгения Ивановича) отразилась в его переводе.Впрочем, в начале все переведено, хорошо. Можно даже сказать, очень хорошо:
|
|||
| Анчар*В пустыне чахлой и скупой, На почве, зноем раскаленной, Анчар, как грозный часовой, Стоит — один во всей вселенной. |
Анчар*Дзе след жыцця ў пустыні знік, На грунце бедным, абмярцвелым, Анчар, як грозны вартаўнік, Стаіць — адзін на свеце цэлым. |
||
| Действительно, переданы все нюансы: и пустыня, и “один во всей вселенной”… Далее тоже все идет хорошо: | |||
| Природа жаждущих степей Его в день гнева породила, И зелень мертвую ветвей И корни ядом напоила. Яд каплет сквозь его кору, К полудню растопясь от зною, И застывает ввечеру Густой прозрачною смолою. |
Прырода высахлых пяскоў Яго ў дзень гнева нарадзіла І ад карэння да лістоў Густой атрутай напаіла. Дыхнуць паўдзённыя вятры — Атрута капае расіцай, Пад вечар стыне на кары Густой, празрыстаю жывіцай. |
||
| Даже если и сильно захотеть, то придраться практически не к чему. Читаем дальше. Еще 2 строфы не вызывают сомнений: | |||
| К нему и птица не летит, И тигр нейдет: лишь вихорь черный На древо смерти набежит — И мчится прочь, уже тлетворный. И если туча оросит, Блуждая, лист его дремучий, С его ветвей, уж ядовит, Стекает дождь в песок горючий. |
К яму і птушка не ляціць А толькі вецер мімалётны На дрэва смерці набяжыць — І прэч імчыцца, ўжо смяротны. Калі ж над спёкаю пяскоў, Зблукаўшы, воблака запрача, Атрутны дождж з яго лістоў Сплывае на пясок гарачы. |
||
| Ну, разве что, “тигр” пропущен — впрочем, и без этого зверя смысл остается совершенно ясным. Но, введение или “экспозиция” на этом, собственно, заканчивается. Следующие 2 строфы — центральные в стихотворении. И как раз тут, где необходима наивысшая точность передачи смысла переводчиком, в Максиме Танке заговорил советский поэт. | |||
| Но человека человек Послал к анчару властным взглядом, |
Ды чалавека цар паслаў Да дрэва смерці і пакуты; |
||
| Сравните: у Пушкина “Но человека человек / послал к анчару властным взглядом…” А у Танка — все гораздо проще и прозаичнее: “Но человека царь послал…”. Так ведь царь — на то он и царь, чтобы послать кого угодно куда угодно. И это естественно — “должность” у царя такая. Для М. Танка мир прямолинеен и однозначен — есть “царь” и есть “человек”. И первый второго может посылать “физически”, а второй первого — разве что “про себя” (А не пошел бы ты… — но об этом чуть ниже.) Очевидно, что Максим Танк ставит “царя” (или генсека) выше “человека”, т.е., невольно придает “царю” сверхчеловеческие свойства, в частности, право посылать любого хоть в пустыню за ядом, хоть на Колыму — надо полагать поэт, вступивший в партию в 1936 г другого просто представить себе не может. И поэтому “не замечает” пушкинского противопоставления “…человека человек…” Во времена культа личности за такие противопоставления (даже в мыслях) можно было и самому оказаться в числе “посланных”…Но, посмотрим, однако, дальше… | |||
| И тот послушно в путь потек И к утру возвратился с ядом. |
І той пайшоў, ледзь змрок апаў, І раніцай прынёс атруты. |
||
| В передаче этих двух строк очень интересно преломился жизненный путь Максима Танка — от культа личности к застою.У Пушкина раб (“человек”) “послушно в путь потек…” Т.е., пошел безропотно, не рассуждая, немедленно. Совсем не то — у Танка — “…пошел, как стемнело” (в обратном переводе на русский). Повеяло “эпохой застоя?” На меня да.У Танка раб не отнюдь не бросается выполнять приказание: “И то правда, чего по жаре в пустыне таскаться? Царь-то он царь, приказал — пойду. Но попоздже, как стемнеет” — пожалуй, типичный образец рассуждений советских подчиненных о советских начальниках. Я думаю, Максим Танк совсем не имел ввиду внести этот “застойный” мотив в свой перевод. Но — так получилось…Но, в любом случае, утром, или вечером, раб пошел “на задание”… | |||
| Принес он смертную смолу Да ветвь с увядшими листами, И пот по бледному челу Струился хладными ручьями; Принес — и ослабел и лег Под сводом шалаша на лыки, И умер бедный раб у ног Непобедимого владыки. |
Ён згубную смалу прынёс, Галіну з вялымі лістаме, І пот гарчэй ад горкіх слёз Сцякаў халоднымі цуркамі; Прынёс — і аслабелы лёг Пад засень будана нябога І ў той жа міг сканаў ля ног Уладара свайго ліхога. |
||
| Пошел, и вернулся, исполнив приказ. И умер. Так и хочется сказать “при исполнении задания государственной важности”. Так, собственно, и читается у Максима Танка этот эпизод после предыдущей строфы.Потому что у Пушкина умирающий у ног своего владыки раб воспринимается скорее как жертва и символ тирании — всеразрушающей и “непобедимой”. Заметим, кстати, что последнего слова я переводе Танка нет. “Ліхой” по-белорусски значит совсем не то, что “лихой” по-русски. В белорусском “Лiха” — горе, напасть. Так что у Танка рабу просто не повезло, что его “владыка” оказался “разбойником с большой дороги”. А непобедимым такой владыка при советской власти оказаться никак не мог.И, наконец, последняя строфа: | |||
| А царь тем ядом напитал Свои послушливые стрелы И с ними гибель разослал К соседям в чуждые пределы. * Анчар — древо яда (Прим. Пушкина.) 1828 |
А цар атрутай загадаў Насыціць стрэлы-бліскавіцы, І разам з імі смерць паслаў Ён на суседнія граніцы. * Анчар — дрэва яду (заўвага А.С.Пушкіна). 1828 Пераклад: Максім Танк |
||
| Да, конечно — все правильно, все сходится. Кажется, что напяжение стихотворения к концу спадает и перевод упрощается. Впрочем нет. Одна деталь: “послушливые стрелы”. У Пушкина это явно перекликается с “послушно в путь потек” — пушкинскому царю послушны не толко люди… У Танка этого нет. Возможно потому, что его раб был не столь послушен, а возможно, потому что сам “царь” у него не настолько велик. Ведь “непобедимым” его Танк не считает… Так что, может и не так этот танковский царь — и даже стрелы у него не так далеко летят, как у пушкинского — только “на границы”, а не на “суверенную территорию” соседей… | |||